Загадки Петербурга I. Умышленный город - Елена Игнатова

Но вернемся к творению Паоло Трубецкого. Памятник Александру III был воспринят обществом как эпиграмма на время правления этого императора. О 80–90-х годах принято говорить как о поре реакции, общественного застоя. Жизнь столицы — в промежутке между бомбометанием и казнями народовольцев и революцией начала века — представлялась спокойной, ничем не примечательной. «Я помню хорошо глухие годы России — девяностые годы, их медленное оползание, их болезненное спокойствие, их глубокий провинциализм — тихую заводь: последнее убежище умирающего века», — писал О. Э. Мандельштам в книге «Шум времени».

Попытаемся приглядеться, прислушаться к жизни, отшумевшей столетие назад. Волшебные фонари, музыкальные автоматы — новинки, выставленные в лавках Гостиного двора, привлекали жадное внимание детей. «Шум времени» О. Э. Мандельштама кажется волшебным фонарем, вызывающим из небытия разрозненные картинки прошлого. «Неподвижные газетчики на углах, без выкриков, без движений, неуклюже приросшие к тротуарам, узкие пролетки с маленькой откидной скамеечкой для третьего, и, одно к одному, — девяностые годы слагаются в моем представлении из картин, разорванных, но внутренне связанных… Широкие буфы дамских рукавов, пышно взбитые плечи и обтянутые локти, перетянутые осиные талии, усы, эспаньолки, холеные бороды; мужские лица и прически, какие сейчас можно встретить разве только в портретной галерее какого-нибудь захудалого парикмахера, изображающего капули[15] и „кок“… Конный памятник Николаю Первому против Государственного Совета неизменно, по кругу, обхаживал замшелый от старости гренадер, зиму и лето в нахлобученной мохнатой бараньей шапке…

В двух словах — в чем девяностые года. — Буфы дамских рукавов и музыка в Павловске; шары дамских буфов и все прочее вращаются вокруг стеклянного Павловского вокзала и дирижер Галкин — в центре мира».

Летние концерты в Павловском музыкальном вокзале начались в 1838 году. Сюда приглашали известных дирижеров и музыкантов; несколько сезонов оркестром дирижировал знаменитый «король вальса» — Иоганн Штраус. Публика с восторгом принимала не только «Сказки Венского леса» и «На прекрасном голубом Дунае», но и его вальс «Петербургские дамы», «Конногвардейский марш». В 90-е годы дирижером на концертах в Павловском музыкальном вокзале был профессор Петербургской консерватории Н. В. Галкин.

Итак, музыка… Вслушиваясь, мы различаем музыку, которая пронизывала жизнь столицы. Она разнообразна и на все вкусы: оркестры на парадах и во время гуляний в Летнем саду, на Марсовом поле и Семеновском плацу; концерты в Дворянском собрании и великолепные спектакли Мариинского театра. Французский композитор Гектор Берлиоз, гастролировавший в Петербурге в 1867 году, писал: «Здесь любят все прекрасное; здесь живут музыкальной и литературной жизнью; здесь носят в груди такой огонь, который заставляет забывать и снег, и мороз».

В 30–50-е годы в Петербурге звучала музыка М. И. Глинки, а в 60-е годы в столице сложилась «Новая русская музыкальная школа» (по неудачному, на мой взгляд, выражению критика В. В. Стасова названная «Могучей кучкой»). В это блистательное содружество входили композиторы М. А. Балакирев, А. П. Бородин, Ц. А. Кюи, М. П. Мусоргский, Н. А. Римский-Корсаков.

«Народнические», в широком смысле слова, идеи дали русской культуре новый импульс. «Новая русская музыкальная школа» считала своей целью создание национальной музыки, в первую очередь обращаясь к народной традиции и фольклору. Любовь к своему народу может, как мы видим, выражаться чрезвычайно разнообразно: в деятельности «Народной воли» — и «Новой русской музыкальной школы», в изготовлении разрывных снарядов — и в создании музыки.

В декабре 1890 года в Мариинском театре состоялась премьера «Пиковой дамы», «самой петербургской оперы», по словам одного из критиков. Пожалуй, опера Чайковского в большей мере, чем пушкинская повесть, повлияла на «петербургский миф», вошла в городскую легенду. Зимняя канавка с тех пор считается местом, где утопилась несчастная Лиза; вам покажут дом старой графини; а детские голоса, поющие «Гори-гори ясно», кажется, только что отзвенели в Летнем саду. Александр Бенуа вспоминал о премьере оперы в Мариинском театре: «Я не стану разбирать всю оперу и спектакль во всех подробностях. Скажу только, что мной овладел какой-то угар восторга… В мой восторг от „Пиковой дамы“ входило чувство благодарности. Через эти звуки мне приоткрылось многое из того таинственного, что я чувствовал вокруг себя. Теперь вдруг вплотную придвинулось прошлое Петербурга. До моего увлечения „Пиковой дамой“ я как-то не вполне сознавал своей душевной связи с моим родным городом… Эта опера сделала то, что окружающее получило новый смысл. Я всюду находил ту пленительную поэтичность, о присутствии которой прежде только догадывался… Меня „Пиковая дама“ буквально свела с ума, превратила в какого-то визионера, пробудила угадывание прошлого… Культ Чайковского только начинался, и даже сам композитор не давал себе полного отчета, до чего он нужен своему народу, какое огромное значение он для него имеет».

Через три года после премьеры «Пиковой дамы» столица прощалась с великим композитором. Осенью 1893 года в Петербурге была эпидемия холеры, унесшая немало жертв. Среди них был и Петр Ильич Чайковский. Он похоронен в Александро-Невской лавре. В последний путь его провожало многотысячное траурное шествие; его смерть стала горем для всей России.

Представление о 90-х годах XIX века для нас, потомков, во многом определено атмосферой чеховской прозы. Однажды у Анны Андреевны Ахматовой спросили, отчего она не любит Чехова. Она ответила: «Была великолепная жизнь, как прекрасна всякая жизнь, дарованная, чтобы ее прожить. А Чехов словно закутывает все в пепел. Все у него скучно, и люди серые, и носятся они со своей скукой и тоской неизвестно почему».

Выберем из пепла погребенной эпохи несколько имен, судеб, историй, не обязательно общественно значимых — ведь всякая судьба значима сама по себе.

Начнем с мелодрамы. Ее героиня — танцовщица Императорской сцены, балерина Мариинского театра Матильда Кшесинская. Ее имя осталось в истории балета, ее дом — одна из достопримечательностей города; о Кшесинской писали восторженные рецензии — и сплетничали два десятилетия. Начало сплетням положил ее роман с великим князем Николаем Александровичем, будущим императором Николаем II. История их отношений складывалась по законам мелодрамы: внезапно вспыхнувшая любовь, неодолимые препятствия, разлука, борьба великодуший, страдания, редкие встречи.

Они познакомились в марте 1890 года на выпускном экзамене императорского Театрального училища. Туда приехал Александр III с семьей, он заметил талантливую танцовщицу. «Государь протянул мне руку со словами: „Будьте украшением и славою нашего балета“», — вспоминала Кшесинская. За ужином она оказалась рядом с Николаем Александровичем. «Перед каждым прибором стояла простая белая кружка. Наследник посмотрел на нее и, повернувшись ко мне, спросил:

– Вы, наверное, из таких кружек дома не пьете?

Этот простой вопрос, такой пустячный, остался у меня в памяти. Я не помню, о чем мы говорили, но я сразу влюбилась в Наследника» (М. Ф. Кшесинская. «Воспоминания»).

Матильде Кшесинской восемнадцать лет, Николаю — двадцать два. Летом они встретились в Красном Селе: он находился там на военных сборах, Кшесинская танцевала в спектаклях Красносельского театра. «После летнего сезона, когда я могла встретиться и поговорить с ним, мое чувство заполнило всю мою душу, и я только о нем могла думать. Нам ни разу не удалось поговорить наедине, и я не знала, какое чувство он питает ко мне».

Николай тоже увлечен, хотя записи в его дневнике куда сдержаннее записок его возлюбленной:

«17 июля, вторник: Кшесинская мне положительно очень нравится.

31 июля, вторник: После закуски в последний раз заехал в милый Красносельский театр. Простился с Кшесинской».

Он отправился в кругосветное путешествие, и они встретились лишь через полтора года. «Я сидела дома вечером… В передней вдруг раздался звонок, и я услышала, как горничная пошла отворять дверь. Она доложила, что пришел гусар Волков, и я велела провести его в гостиную… но вошел не гусар Волков, а — Наследник… Оставался он в тот первый раз недолго, но мы были одни и могли свободно поговорить», — вспоминала Кшесинская.

Внезапное появление героя напоминает объяснение Германна и Лизы в опере «Пиковая дама». Николай чувствовал себя романтическим героем: «В одном из писем он привел слова из арии Германна в „Пиковой даме“: „Прости, небесное созданье, что я нарушил твой покой“… В другом письме он вспоминал любовь Андрия к польской панночке в „Тарасе Бульбе“ Гоголя, ради которой он забыл все: и отца, и даже родину. Я не сразу поняла смысл его письма: „Вспомни Тараса Бульбу и что сделал Андрий, полюбивший польку“».